Из воспоминаний Мартемьянова Василия Семёновича.
(16.02.1909 – 02.08.1995)
Из истории
Курган основан в 1609 году, Омск – в 1716, Акмолинск — в 1830, Петропавловск — в 1852. В 1782 году Курган стал укреплением. До 1828 года назывался Ивановым Городищем, Кокчетав возник в 1825 году, Щучинск — в 1850 , чуть раньше — Котыркуль. В начале 70 годов ХIХ века казак Зубов, на речке, вытекающей из озера Боровое в озеро Б. Чебачье построил водяную мельницу, существовала она до 1929-30 года. В 80-х годах ХIХ века стало заселяться Боровое. В 1898 году из Омска было переведено лесничество, которое впоследствии стало называться Бармашинским.
В 1910 году в Боровом был построен первый санаторий. Грязь для лечения брали из озера Майбалык, что расположено между озерами Большое и Малое Чебачье. В 1868 году была организована Акмолинская губерния. Из Петро-Павловска через Кокчетав, Щучинск и Златополье проходила караванная дорога, следы которой сохранились до начала двадцатых годов двадцатого века. В 1823-24 годах в Петро-Павловске был сформирован отряд из 300 казаков, задачей которых было определение места постройки Кокчетава.
В 1927 году построили санаторий «Бармашино», в 1928 году на берегу речки Сары-Булак, между озерами Котыркуль и Боровое создан дом отдыха Воробьевка. В 1935 году на северном берегу озера Щучье создан ЦК угольщиков, теперь санаторий «Щучинский». В 1936 году создан санаторий «Учитель», теперь «Кокшетау». К 1920 году в станице Щучье насчитывалось более 800 дворов, а 1939 году стал городом Щучинск, были улицы Набережная, Станичная, Базарная, Церковная, были две школы, поселковая и городская.
Дорога на Кокчетав шла вместе с телефонными столбами, с отводами на Дорофеевку, Вороновку. (Баембай). Были дороги на Дороговку, Златополье, Дмитриевку, Макинку, Котыркуль, Боровое. В 1925-26 годах прошла железная дорога Кокчетав — Щучинск, и начале 1930 года пошли поезда.
1914 год
Глава 1. Строевик.
Помню я себя с пятилетнего возраста. Это подтверждается событиями, которые происходили летом 1914 года, я то родился 16 февраля 1909 года. Жили мы в то время по ул. Школьная, теперь Луначарского. Наш дом до сих пор еще стоит, только с подведённым более прочным фундаментом. Тогда и теперь через улицу «8 марта» жили наши дальние родственники, а вернее двоюродный брат нашего отца, Мартемьянов Фёдор Егорович, по простому их звали Федоровскими. Мой старший брат десятилетний Санька повел как-то меня к Федоровским, помог забраться на повети, где уже сидела детвора, в основном мальчишки от 5 до 12 лет. Старшие толпились в открытом сверху дворе. На крыльце и возле него сидели и стояли мужики и старики и о чем-то тихо переговаривались.
Здесь были наш Алексей, 22 летний мой старший брат, его погодок Виктор, сын хозяина, Артемьев Семён, постарше казаки, кто уже отслужил действительную, кто побывал на русско-японской войне, молодёжь, которой предстояло идти служить. Наш Алексей со своими ровесниками должен этим летом идти на службу. Вот по этому поводу и собрались казаки. Здесь были наш дядя Николай, младший брат отца, 32-х летний мужчина плотный, среднего роста, с редкими оспинами на смуглом, безбородом лице. Николай Платонович Мартемьянов, примерно того же телосложения и роста, как и дядя Николай, только красивый, с пышными темно-русыми усами, отец моего товарища, хозяин дома Фёдор Егорович, сорока лет, черноватый, выше среднего роста и сердитым лицом. Много молодёжи.
Как оказалось, все они собрались, кто участвовать в обучении вновь купленного нашим отцом коня для Алексея, ведь казак, уходя на действительную, должен всё иметь своё от переметных сумок до коня. И был для Алексея куплен конь. Его привезли со стойла из байского табуна. Этот конь не только не знал седла и хомута, но даже не имел представления об уздечке.
Через некоторое время с улицы наш двоюродный брат по матери Иван Авдеев, бывший гвардеец, прославивший себя тем, что поставил кресты на купола нашей церкви, ввёл серой масти лошадь. Все окружили его, рассматривая покупку. Конь вздрагивал, косился на стоявших, всхрапывал, из его рта падала небольшим клочьями пена. Мужики о чём-то переговаривались, находили в лошади положительные и отрицательные качества. А уж казаки по конской части были знатоки отменные. Все мальчишки с пяти-шести лет учились ездить верхом на лошади, управлять ею и узнавать о её повадках. Я первый раз сел на лошадь в 6 лет, конечно без седла.
Иван Авдеев сел на коня и пробежал по двору несколько кругов. Конь упирался, вставал на дыбы, вертел головой, танцевал на месте, делал всё, чтобы сбросить седока, но ничего не мог сделать. Иван подстраховался еще одним казаком, который держал коня за недоуздок у самой его морды. Сразу после Ивана Авдеева на коня сел его хозяин, наш Алексей, но как-то так получились, что он быстро оказался на земле. Но всё обошлось, без увечий, притом , что Алексей был отчаянный парень и ездок.
Но факт есть факт. Подошёл дядя Николай и сел на Серого, но конь уже устал и дядя Николай, немало повидавший коней, не обмишулился. Через несколько дней конь был обучен и готов на своей спине везти нашего Алексея на действительную службу. Куда — непонятно?
Глава 2. Проводы Алексея.
Через какое-то время после обучения строевика, настал день, который также ярко запомнился мне. Вначале помнится, как моя старшая сестра Катя, ей тогда было восемь лет, повела меня за руку по нашей улице в сторону озера. Почему таких маленьких, и кто отпустил нас, и куда мы шли, не знаю… Только вышли со двора, как на дороге взвилась пыль, и с крутящимися внутри столба бумажками, перьями побежало по дороге, пересекло переулок и скрылось в конце улицы. Черти пляшут, сказала Катя, пойдем быстрее, и мы побежали. На краю обрыва, где сейчас стоит дом под № 2 по ул. Высокой, толпился народ. Взрослые и дети стояли и, переговариваясь, смотрели вниз на площадь, куда по утрам выгоняли коров в табун. Но сейчас не раннее утро, а полдень и на площади не коровы мычали, а слышались песни людей и ржание лошадей.
Катя подвела меня к деду Саше, нашему соседу, одному из бедняков станицы и что-то спросила у него. Потом мы спустились с горы и пошли за старую маслобойку, где и отыскали своих родителей. Мне показалось тогда, что народу на площади тьма-тмущая. Много было конных, среди них и наш Алексей. Они то скакали с места на место, то выстраивались в ровные ряды, то, спешившись, подходили к своим родителям. Наши родители стояли возле ходка, в котором был запряжен конь гнедой масти.
Через какое-то время после обучения строевика, настал день, который также ярко запомнился мне. Вначале помнится, как моя старшая сестра Катя, ей тогда было восемь лет, повела меня за руку по нашей улице в сторону озера. Почему таких маленьких, и кто отпустил нас, и куда мы шли, не знаю… Только вышли со двора, как на дороге взвилась пыль, и с крутящимися внутри столба бумажками, перьями побежало по дороге, пересекло переулок и скрылось в конце улицы. Черти пляшут, сказала Катя, пойдем быстрее, и мы побежали. На краю обрыва, где сейчас стоит дом под № 2 по ул. Высокой, толпился народ. Взрослые и дети стояли и, переговариваясь, смотрели вниз на площадь, куда по утрам выгоняли коров в табун. Но сейчас не раннее утро, а полдень и на площади не коровы мычали, а слышались песни людей и ржание лошадей.
Катя подвела меня к деду Саше, нашему соседу, одному из бедняков станицы и что-то спросила у него. Потом мы спустились с горы и пошли за старую маслобойку, где и отыскали своих родителей. Мне показалось тогда, что народу на площади тьма-тмущая. Много было конных, среди них и наш Алексей. Они то скакали с места на место, то выстраивались в ровные ряды, то, спешившись, подходили к своим родителям. Наши родители стояли возле ходка, в который был запряжен конь гнедой масти. Мать часто утирала глаза платком, отец, видать подвыпивший, успокаивал её.
Потом мелькнуло лицо нашей снохи, жены Алексея, Мани. Подходили дядя Павел, тетка Акулина, старшая сестра отца, жена Евдокима, сновали ребятишки. Потом все куда-то поехали, пошли. Отец посадил нас с Катей в ходок и мы тоже поехали, оказалось — домой. Обедом нас кормила старшая сестра матери тётка Матрена Авдеева. По своей бедности и по доброте она часто бывала у нас. Здесь же за столом копошился мой младший братишка трехлетний Ванька, в зыбке, которая висела на пружине над кроватью с соской во рту, и однолетняя Лена. Сынишка Алексея двухлетний Колька, видимо, был с матерью на площади.
Только потом я понял, что это были за сборы на площади. Это провожали новобранцев на действительную службу в Джаркент. Конечно, я не понимал тогда, что такое действительная служба казаков, куда уехал наш Алексей. Джаркент, по моим понятиям, был где-то за речкой, за острой сопкой, куда мне никогда не дойти. Сколько же было детей у наших родителей? Алексей, Анфим, Александр, Таня, Катя, я, Ванька, Лена, кроме того у нас жили жена Алексея с сынишкой Колькой и родителями. Всего одиннадцать человек. Старшему Алексею — 22 года, за ним Анфим — 15 лет, самой младшей Лене — один год. В то время это не было диковинкой. У многих в нашей станице семьи были большие, в том числе и у дяди Павла, которому в то время было 36 лет, а имел уже пятерых детей. Отцу исполнилось 42 года, а матери не было и сорока одного.
Глава 3. Война.
В это лето дядя Павел взял меня с собой на сенокос. Он запряг своего Серко в наш ходок, посадил меня рядом с собой, и я впервые в жизни поехал в дальнее путешествие. Насколько я помню в то время, примерно до 18 года, сено заготавливали вместе с дядей Павлом, потому у него была доля в наделе дедушки и сенокосилка, а у отца были колесные грабли. Так что обоюдная взаимопомощь приносила братьям большую пользу. К тому же наш отец не мог постоянно быть на сенокосе, потому что работал продавцом у дальнего родственника купца Мартемьянова Андрея Яковлевича, а дядя Павел был свободен и был хозяином положения.
После ухода на службу нашего Алексея, помощником у отца стал Анфим, которому не было еще и 15 лет. У дяди Павла старшему сыну было всего восемь лет, а старшей дочери Устинье — 13, поэтому для заготовки сена братья прибегали к найму казаков. Вот дядя Павел и приезжал домой за провизией и зачем-то взял меня. Когда мы приехали на стан, это, видимо, было до полудня, дядя пошел к работникам, а меня оставил в балагане, наказав никуда от стана не отлучаться.
Оставшись один, я сначала сидел в балагане, потом вышел из него, В стороне от балагана стоял наш старый рыдван, телега, за ним кругом березовый лес, откуда тянуло запахом болота. Я мирно ходил вокруг балагана и мне было чуть-чуть жутковато от одиночества. И вдруг страшное «карр-карр», я сразу опешил и очень испугался. Не может быть, чтобы раньше я не слышал вороньего крика, а это именно ворона села на рыдван и стала беспрерывно каркать. Мне казалось, что она смотрит на меня и приветствует своим криком. Что так испугало меня, не знаю, видимо одиночество, незнакомая местность, лес, запахи.
Вскоре вернулся дядя Павел. Ворона давно улетела, но я все еще стоял и вздрагивал. Дядя, видимо, не обратил внимания на мое состояние, не заметил моих заплаканных глаз. Он вскипятил чай, заварил его сушеной клубникой и мы напились его с молоком от души. Никогда не пил я такой вкусный чай. В общем, я был очень доволен этой поездкой. В тот же день мы вернулись домой. По пути мы заехали к тётке Акулине, там она дала мне яичко.
Чуть ли не на второй день я услышал слово «война». Пришел с работы отец и сообщил эту страшную новость. Всем стало ясно, что Алексей будет с Джаркена направлен на фронт. Вскоре Щучье провожало своих сыновей, братьев и мужей в действующую армию. Вместе со многими уходил и дядя Николай, было ему тогда 33 года, он самый младший из пяти братьев. Правда, одного из них, Василия, уже не было в живых, он погиб в 1904 году в русско-японскую войну. Нашему отцу было 52 года, дяде Павлу — 36 лет, а старшему из них, Фёдору — 45. Дядя Фёдор и мой отец, Семен Трофимович, не подлежали мобилизации. Бронь была до 40 лет, а дядя Павел оставлен по какой-то статье.
Провожали дядю Николая совместно с Николай Платонычем, Фёдор Егорычем во дворе старого дедовского дома, где жил дядя Николай. Помню, на мне была соломенная шляпа с широкими полями. Народу было много, много было теплых слов и мало было трезвых песен. Ведь это вторая война за последние десять лет, 1904 год не обошёлся даром, были убитые и покалеченные. Ясно, что оголтелая пропаганда царских приспешников в казачьих станицах сыграла свою роль. Были выкрики, что на нас напали немцы, что они хотят уничтожить нашу веру в бога, что надо защитить царя- батюшку. Не дадим на поругание нашу святую Русь и так далее и т. п.
Потом все собирались на площади возле церкви. Мне запомнился наш казачий атаман Ипанов Иван Алексеевич. Он был на огромной лошади, сам здоровенный великан с широкой длинной белой бородой, глаза на выкате, с огромными ручищами. Он наводил на меня страх. Здесь мне запомнилась тетка Фёкла, жена дяди Николая, низенького роста, толстая, за её юбку постоянно держался её сынишка, мой ровесник, глухонемой Мишка. Он действительно ничего не соображал. Она оставалась с тремя детьми. Кроме Мишки были Васька трех лет и годовалая Нюра. У каждого, уходящего на войну, было много родных, знакомых, товарищей, соседей.
Ещё мне запомнился зимний день конца 1914 года. В тот день мы с Катей остались одни в доме и придумали кататься на печи с валенок. На печи всегда было много старых валенок . Мы эти валенки складывали друг на друга у боковой стены, взяли калачную доску, на которой мать укладывала раскатанные калачи, чтобы положить их в печь и положив один конец на валенки, а другой на край бруса, катались. Катались до тех пор, пока Катя не скатилась с печи на пол. Были ли слезы — не помню, но шишка на лбу сестры точно была.
