Крестьянские дети. Архив Тотемского краеведческого музея. Начало ХХ века.
Как я пас телят
О сенью 1920 года я с соседскими мальчишками пас скот на пастбище в районе каменного карьера. В этот раз вместе с коровами я пас и трех телят, два из которых доморощенные, а третий куплен отцом на базаре. Как обычно, распустив скот, мы собирали хворост, разводили костер, сушили на нем листья самосада, в золе пекли картошку, курили до одури, бегали, играли в разные игры и потом собирали скот. Каждый свой. В этот раз у меня не оказалось трех телят. Пропали. Сколько я не бегал по оврагам, перелескам и полянам. Не нашел, пропали. Сколь потом отец и братья не искали злостных телят, не нашли.
За это ротозейство мне ничего не было. Ни отец, ни мать меня не побили, даже не укорили. Потерял, потерял, ну и что же теперь можно сделать? С каждым может такое случиться. Но я переживал сильно. Даже во сне телята возвращались или кто-то их пригонял. Этим я оставил своим большой подарок, ведь мы лишились будущих двух быков и коровы.
Ушел не спросясь
Март 1922 года. Наша семя совсем обеднела. Зимой от нас ушла мачеха, туда ей и дорога! Когда она жила, наша семья состояла из 11 совместных детей. Зимой весь хлеб был съеден, съедены овцы, гуси, куры, две коровы и еще какой-то молодняк. Мачеха за это время постаралась обеспечить своих детей мясом и немало его перенесла своей родне. Теперь у отца осталось семеро детей, не считая старшего брата, который к весне тоже пришел, правда без жены.
Но у нас еще осталось две лошади и корова-хромотушка. В то время наш отец нигде не работал. В марте он уехал к какому-то знакомому Билялу, который жил вблизи озера Большое Чебачье, в небольшом ауле. И вот уже месяц как от него не было вестей. Дома было безрадостно. Не помню, чем тогда питались, возможно, еще оставалась картошка, но хлеба не было,точно. Алексей где-то работал, кажется в райкоме партии, разъезжал по аулам (он хорошо знал казахский), иногда что-то привозил из продуктов. Соленое сливочное масло, конскую колбасу, сыр, мясо, но что это было для семи наших голодных ртов. Особенно жалко было смотреть на Володю 4-х лет и Лену 9-и лет, которые ждали от отца рыбы, но ни рыбы, ни его самого.
Лежал я как-то в постели и вдруг мне пришла в голову мысль, пойти к отцу, узнать, как он там живет, может рыбы наловил вдоволь..
Утром что-то перекусив, я отправился в путь. А путь был не близкий, около 35 верст. Вообще, я что-то долго решаю, а решив, уже не откладывал дело. Вышел я примерно в 11 утра. Конечно, на попутный транспорт рассчитывать было нечего. А на мне сапожонки — дыра на дыре, одежёнка — ветер гуляет, но ничего меня не остановило. Вот я уже миновал Бармашку, спустился под гору. Отойдя километров десять, повстречался мне наш сосед на лошади. Посмотрел он на меня, удивился. Но ничего не сказав, поехал в Щучье. А я поздоровался с ним кивком головы и тоже пошел своей дорогой.
Дорогу я знал хорошо. Надо сказать, что из еды я с собой ничего не взял. Как я шел и как дошел — не помню. Только помню, к солнцезакату я поравнялся со строением консервного завода, а там уже оставалось 5-6 верст. В аул я пришел затемно. Встречен был собачьим лаем. Мне показали избушку Биляла. Встретили меня как родного. Отец был на рыбалке, а когда вернулся, очень удивился, увидав меня. Еще он удивился тому, что о своем уходе я не сказал никому, но вспомнил, что я встречал соседа, и успокоился. Отец все ждал хорошего улова, но после смерти нашей матери сильно не везло.
А дома все избегались, ища меня, пока сосед не сообщил, что видел меня на пути в Боровое. Хотя и успокоились, но не совсем. Кто знает, как я еще добрался. Но я боялся, что меня не отпустят.
После смерти отца
После смерти нашего отца жить нам стало еще тяжелее. Лето 1923 года, нас у отца осталось четверо. Александр, я, Иван и Лена, Катя пошла батрачить к двоюродной сестре, Груне, дочери тетки Акулины. Сестра отца Татьяна, работала в Боровом на курорте. Младший братишка, Володя , умер в 1922 году от голода. Мы жили у брата Анфима и его жены, с нами жил и Алексей с женой.
Жить было тяжело. Еды не хватало. То, что отец получил от проданного дома почти ничего не осталось, кроме пары бычков, коровы и лошади. Главное не было хлеба и овощей. А скота лишиться — не было и в мыслях. Верно, отец весной посеял десятины полторы пшеницы, но до нее еще дожить надо было.
Жена брата Анфима, 24-летняя Юня (Июня) запрягла лошадь и поехала в Дорофеевку к старшей сестре, она была за мужем за богатым. Приехала, рассказала о бедствии сирот. Услышав об этом, ее муж Харитон выгнал просительницу. Что он говорил, Юня не слышала, только поняла, что он проклинал нашего отца и всю его семью за отступничество.. Харитон был богомолом, а наш отец перед самоубийством написал, что бога нет, а сын Алексей был коммунистом, а дочь Татьяна- комсомолка. Разве мог он помочь этому отродью антихриста.
В 1930 году Анфим со своей женой Июней жил в Щучинске. Мы почти все устроились на самостоятельную жизнь Только Ваня еще жил с ними и работал в колхозе. Однажды к ним зашла старушка и попросила милостыню, помолившись, когда Июня пригляделась, то это оказалась жена Харитона. Июня раздела ее напоила чаем и расспросила, что случилось, почему она побирается.
Конечно, было известно, что в 1929 году Харитон был раскулачен и отправлен на Север, а ее не приютили даже собственные дочери Даша и Васена. Так и осталась тетка Ефима жить у Анфима и Июни. Жила она полгода, а потом забрала ее старшая дочь Даша. Да, в жизни всякое бывает.
Коммунары
Трудным годом для нашей семьи был 1922, не легче и 1923. Особенно после смерти нашего отца. Ни матери, ни отца , ни дома. Мы жили у брата Анфима, а ему было всего 24 года от роду. Он работал в поселковом совете секретарем. Зарплату Анфим получал не деньгами, а зерном. Александру тогда было 19 лет, мне — 14, Ивану-12, а Лене-10. Мы с Александром пропадали на подсобке, так назывались наши пашни на территории улицы К.Маркса. Там у нас был шалаш из жердей и соломы В это время жена Анфима родила мальчика Бориса.
Вечерами Александр часто уходил в село на вечорки, а я оставался один. Жутковато было. И вот мы с Александром решили сменить обстановку и переехать на новое место. Это по дороге на Дорофеевку, против коммуны «Искра», которая находилась в Мартемьяновом ущелье. Коммуной руководил Дорогов Василий Семенович, товарищ по службе моего отца. Коммуна была организована в 1921 году и уже получила известность Однажды ,Александр говорит мне: — Сходи-ка ты, Васька, в коммуну, да попроси хлеба, что-то я совсем оголодал.
Не хотелось, конечно, идти в эту коммуну, но я и сам бы что-нибудь поел. И я пошел. Вошел — дома, домики, тихо, куры копошатся, гуси ходят важно, деревня, да и только. Смотрю, из домика вышла какая-то молодая женщина. Я подошел к ней, поздоровался. Она посмотрела на меня внимательно и спросила, что мне надо. Узнав, что я сын Семена Трофимовича, она завела меня в домик, накормила кашей и дала с собой круглый каравай . Проводила до двери и наказала, чтобы я приходил еще.
Санька был рад моей удаче. После этого я еще раза три ходил в коммуну. А потом мы переехали на старое место и ходить было далеко, да и нужды особой уже не было, поспел свой хлеб. Нас всех удивляло, почему весной 1921 года отец не вступил в эту коммуну. Может быть его вторая жена Николаева Матрена помешала этому? И ему, и нам было бы намного легче. Трудно назвать причину. Вступив в коммуну, отец не не допустил бы такой ошибки, чтобы наложить на себя руки.
Жила эта коммуна до осени 1929 года, до коллективизации. Жила неплохо, а потом что-то в ней стало расшатываться.
Измена
С лета 1926 года по август 1929-го мы жили в лесничестве «Золотой Бор», которое в то время находилось в урочище » Мирная Долина», что находится в лесах с большими полянами, на восток от Борового, километрах в шести. Места замечательные. Дома лесничества и их работников находились на поляне у небольшого родничка. Анфиму дали квартиру в избушке в ауле в километре от лесничества. В 1927 году здесь был построен большой дом, состоящий из зала двух спален, коридора и столовой. В этом доме стал жить лесник, 35-летний мужчина, среднего роста, бывший офицер белой армии Рудаков Сергей Ефремович. Его жена, 27-летняя белоруска, пышная женщина, дочь какого-то профессора. В прислугах у них была сирота из Щучинска, 18 -летняя девушка. Конюхом лесничества работал Иван, лет 29 от роду.
Из избушки мы переехали в дом лесника. Наша семья в то время состояла из семи человек — это Анфим с женой и с двумя мальчиками, я, Иван и Лена. Александр был в армии, а Катя вышла замуж. В эту квартиру мы переехали весной 1928 года и в это же время в лесничество был назначен помощником лесника выпускник Боровского лесного техникума, 22 -х летний Корней Харитонов. Зимой к нам частенько заезжал Никанор Павлович с охоты. Переночевав две-три ночи, уезжал. Часто приезжала дочь Никанора Павловича, Тая. С ее приездами вечерами выходили на улицу и устраивали игры. Почему-то играли очен редко. Чаще вечерами Анфим вслух читал какой-нибудь роман, а мы все слушали.
Здесь я пристрастился к чтению, тем более, что читать было что не только у Анфима, но и у Рудаковых. И Анфим выписывал журналы «Новый мир», «30 дней», «Огонек», «Следопыт», всякие приложения к журналам, газеты. И вот приехал молодой человек, привез с собой мандалину, стало еще веселей . У лесничего, рядом со столовой отгородили ему каморку в углу. Вот так шло все спокойно и ровно.
Летом 1928 года мы с Борисом были приняты на работу в километре по Боровской дороге на подкосе. Мы считались рабочими, и я даже вступил в члены профсоюза СХЛР. В сентябре Бориса забрали в Красную Армию, а меня перевели лесником. В эту зиму я выписал «Учебник на дому» и стал готовиться к поступлению в БЛТ, с трехклассным образованием. И вот все рухнуло. Лесничество перевели в Боровое, лесника уволили и нам пришлось переехать опять в Щучинск.
Солнце играет
В детстве нам говорили, что в день Пасхи солнце при восходе играет, чему мы, конечно, верили. Сколько раз мы пытались убедиться в этом, но на нашу беду почти всегда солнце было в тучке. Но в 1920 году утро было таким ясным, что мы, выйдя на крыльцо, стали ждать, когда солнце взойдет и верить, как оно будет играть. Но взошло оно, как обычно, как в обычные дни.
Старший брат Алексей, который в то время был коммунистом, посмеялся над нами, а сестра Татьяна, комсомолка, назвала это «дикостью».
Как я получил прозвище
В Щучинске, как я уже писал, редко кто не имел прозвища, в том числе и я. Когда мне было 6 лет, у нас жил и учился наш двоюродный брат, 15-летний Антонин. Однажды он принес книгу с иллюстрациями. Вечером, когда он куда-то ушел, я взял эту книгу и стал рассматривать картинки. Сижу, листаю и смотрю, а в это же время брат Санька за соседним столом делал уроки. Вот я наткнулся на картинку, где был изображен скелет человека и громко сказал: — О, какой скелет! Санька бросил свои занятия, схватил книгу, посмотрел и сказал:- Ты сам скелет. Я действительно лет до 16 был худым. И как сейчас помню, эту кличку я носил до 1926 года, пока не переехали и не поменяли место жительства. Чаще всего меня назвали скеля или шкеля.
Ненависть
В крестьянских семьях раньше был заведен обычай — отцовский дом после его смерти переходил к младшему сыну, если он есть. Если владелец состоятельный, то для старших сыновей он строил дома. Наш дед Трофим Павлович жил больше, чем зажиточно. У него было пять сыновей и для четырех старших он построил дома. Для старшего Федора и четвертого Павла построил пятистенники. Правда, Павел перешел в недостроенный дом, жили на кухне и только через десять лет достроили горницу. Двум другим сыновьям, моему отцу и дяде Василию построил крестовые дома.
Наши родители перешли в свой дом в 1905 году, когда меня еще не было на свете. Уже в то время детей у них было пятеро, три сына и две дочери. Когда Санке было пять лет, дядя Павел сказал: — Санька, ты будешь наследником этого дома. Вот как! Санька это запомнил. Но в 1909 году родился я, Васька, и тот же дядя Павел на крестинах, сказал Саньке: — Нет, Санька! Дом теперь будет Васькин, он младше тебя. После этого я стал для Саньки ненавистным братишкой.
Родители потом смеялись, рассказывая как Санька, подойдя к зыбке, говорил и то, и другое. Доставалось мне от Саньки вплоть до 1926 года, когда мне уже было 17 лет, а он призывался в ряды Красной Армии. И это, несмотря на то, что после меня родились еще два братишки, Иван и Владимир. Зато Санька любил Ивана, никогда его не обижал. Это объясняется тем, что дом мне уже не мог достаться. О, как он меня ненавидел! Осенью 1926 года во время уборки урожая, он набросился на меня с кулаками, но я не побежал от него, а сказал: — А ну, подойди! Еще комсомолец, а драться лезешь! На что он ответил:- Ладно уж не трону. И на этом его ненависть ко мне закончилась, а впоследствии он стал уважать меня и стал по-настоящему братом.
Делёж имущества
При разделе имущества между нашими дядьями Павлом и Николаем произошел такой случай. Все разделили без каких-либо трений, осталось лишь какое-что, не то корыто, не то короб для посева рассады. Один говорит — мое, другой — нет мое. Дело дошло до того, что один из них, Николай, схватился за топор. Он был забиякой, младший из братьев и оставался в отцовском дому. Помешал им сосед Данилов Родион и корыто дядя Павел уступил. Вообще-то эти два брата были оба горячими в отличии от старших Федора и Семена — эти были тихими, особенно дядя Федор.
Крещение
В нашей станице праздник крещения встречали следующим образом: За несколько дней на льду озера Щучье выдалбливали огромный крест, прорубив в нескольких местах лед до воды, и крест наполнялся водой. Поп со своей свитой, молитвами, иконами и прочей атрибуцией шли на озеро, где совершалось водоосвящение. Каждый из мужчин, которые шли со свитой, нес с собой какую-нибудь посудину, в которую, после освещения набиралась святая вода из креста.
Служители культа хорошо знали, что серебро уничтожает всякие бактерии. Впрочем об этом знали все, но дело в том, что в 1915-1916 году на водоосвящении во время шествия была сильная буря , шел снег, поземка. Поп Седач, как прозвали его Щучане, был под хмельком. Поднявшись на взгорье в конце улицы поп хватился, что у него нет креста для освещения воды. Куда делся? Только что висел на груди, а сейчас пропал. Все мужики. что шли в крестном ходе, пошли в соседние дома за лопатами, кто-то запряг лошадь в доску, чтобы чистить снег.
Часа два просеивали снег, но крест все-таки нашли. Смеху было больше, чем огорчения. Не знаю, как тем крестом, что валялся в снегу, смогли освятить воду и не опечалили ее, воду.
Завещание
Был у нас в родне отца муж его младшей сестры Устиньи Зенченко Петр Васильевич, 1888 года рождения, между прочим, мой крестный отец. Боевой казак, красавец, один из тех фронтовиков первой империалистической войны, который в числе земляков горячо встретил как Февральскую, а еще горячее Октябрьскую революции. Был он простым казаком-крестянином, а потом колхозником. Один из его сыновей, самый младший Василий, 1920 года рождения во время войны и после, до 1962 года работал на руководящей работе в области. Так вот: В возрасте 60-и лет, будучи на пенсии, Петр Васильевич покрывал крышу дома и сорвался, упал землю и что-то серьезно повредил внутри.
Когда он почувствовал, что скоро умрет, то наказал жене и детям, чтобы на похоронах было весело, чтобы никто не плакал, чтобы была музыка и пляски. Лично я на похоронах не был, жил в Веденовке, но на годовщине в 1951 году в августе присутствовал и, действительно, поминки были веселыми. Пили, ели, пели и плясали с 2-х часов дня до 8 вечера.
Березовый сок
Дело было весной 1918 года. Наши пашни находились в районе теперяшнего поселка Каменный Карьер. В ту весну мы сеяли вместе со сватом Никанором, там были Санька, Лёнька и я, да и многие другие. Взрослые, в том числе и Санька, выдалбливали в березах лунки, куда через время натекал березовый сок. Саньке было 15, мне 9 лет. Была игра в догонялки — кто быстрее добежит до лунок, тот и победитель, и он выпивает сок. Победителем был всегда Санька.
Однажды, почему-то Санька где-то задержался и мы Лёнькой были первыми и сок достался нам. Санька думал, что мы не прикасались к лункам и выпил первую лунку и побежал к второй, а мы с Лёнькой не только выпили сок, но и напрудили туда, а сами спрятались в кустах, что будет. Подбегая ко второй лунке Санька, обнаруживает подлог, плюется несколько раз, потом ругнулся в наш адрес и побежал разыскивать нас, но мы быстро побежали в сторону стана под защиту родителей.
Узнав в чем депо, сват Никанор, брат Анфим и другие со смеху чуть не испортили свое лицо. Впоследствии этот случай Александр всегда вспоминал со смехом. Не забыл до самой своей смерти, в январе 1977 года, когда и виделись в последний раз.
Рассеянность
Наш племянник Леонид Анфимович с детства был, да и остался очень рассеянным. Еще учась в начальной школе, он оставлял что-нибудь из одежды, сумку или головной убор то в школе, то дома. Уже в зрелом возрасте, в сорок лет он такое вытворял, что только диву даешься. Однажды он пошел дать корове сена. Корова в стойле, в стороне от квартиры, сено в скирде. Обычно сено собиралось в вязанку и несли в стойло, корове. На этот раз вязанку он принес не корове, а на квартиру. — Только тогда, когда я увидел свою дочь Таню, — говорил он, я понял, что сделал что-то не то. Было смеху от такой рассеянности Леонида!
Что-то с овцами
Век живи, век учись. В 1926 году, когда мы жили на кордоне Золотой Бор, произошло вот что: Семью из 9 человек надо было содержать. У нас была пара быков, две коровы, две лошади и десяток овец. Сено им мы заготавливали сами, но весной 1927 года стало ясно, что сена не хватит, потому что из-за дождей два стожка с сеном сопрели. Пришлось ехать за 50 километров и покупать сено у казахов.
Через некоторое время наши овцы стали погибать. Сначала мы не поняли в чем дело, но потом оказалось, что так как лето 1926 года было засушливым, сено, привезенное нами, содержало много ковыля, в котором содержатся в соцветиях очень твердые и острые иголочки. И эти иголочки стали причиной гибели овец.
Смерть в постели
Один Кокчетавский житель, проводив жену на курорт, решил поразвлечься. Поехал на вокзал, походил, посмотрел и за бутылкой пива познакомился с особой лет 30-35. Пригласил ее домой, выпили, она приняла душ, легли в постель. Наутро мужик почувствовал, что его новая знакомая… холодная. Она была мертва.
Огласка чуть не на весь город, приезд жены и развод.
Чудаки
В том же Кокчетаве один из двух алкашей раздобыл какой-то суррогат со спиртом, выпили, посмотрели друг на друга и увидели, что каждый стал синеть. И эта синева продолжалась несколько дней.
Архип-богомол
Жил у нас в Щучинске Кириллов Архип по прозвищу Архип-Богомол. Был он дальним родственником свата Никанора Павловича, поэтому часто к свату наведывался. Этот Архип имел три особенности. По утрам он ходил по селу принюхивался и высматривал, из какой трубы идет дымок, чем этот дымок пахнет. В такой дом он заходил, здоровался, истинно крестясь на образа в передней и говорил, обращаясь к хозяйке: — О, Михайловна (или Петровна), что это вы затеяли. А я иду и думаю, вот опять Михайловна печет что-то вкусненькое, мастерица вы, Михайловна, печь, стряпать и жарить. — Садись, Архип, за стол, попробуй моих шанег (с иронией), какие вкусные, нет, боюсь, что они сегодня не удались. Хозяйка в глаза смеялась этому ценителю кулинарии, но тот, не обращая на нее внимания, садился за стол и не только пробовал, но и наедался досыта и уходил со смиренным видом.
Второе его чудачество заключалось в том, что на каждое лето он обжигал свои оглобли, дуги, сбрую лошади и прочую снасть, имитируя пожар, одевал нищенскую одежду и, как пострадавший, ехал на телеге за 100-150 километров в села, и собирал подаяние, как пострадавший от пожара. Люди давали, кто что мог. Приезжал он домой, нагруженный зерном, картошкой, горохом и прочим добром. Все это он продавал, призывая на помощь Бога, Иисуса Христа, богородицу и прочих небожителей.
Третья его способность заключалась в том, что он раз в три-четыре года уходил на богомолье в Иерусалим, предварительно пройдя по родным и знакомым за подаянием, на богомолье. Ему давали денег на дорогу и молитву в святых местах. Говорили, что до Иерусалима он никогда не доходил и жил где-нибудь у знакомых. Ходил он в монашенском одеянии, запомнил я его хорошо.
Первая попытка
Когда мать была еще жива, я учился в школе. Учились тогда и Таня с Катей, Александр учебу бросил. К учебе я относился с большой неохотой, часто пропускал занятия. Проболтаюсь где-нибудь уроки, а к обеду приду как ни в чем не бывало. В третий класс перешел благодаря своим способностям. Из-за болезни тифом в третьем классе я учился в 1920 году, учеба давалась легко, все было хорошо, родители наши никогда не ругались, а семья была немаленькая, 12 человек.
Смерть матери в декабре 1920 года и восстание в 1921 году все изменило и моя учеба закончилась. Не закончив трех классов, в жизнь я вышел малограмотным парнем. Правда я много читал. Уже только в возрасте 18 лет я задумался о продолжении учебы. Живя на кордоне , в Мирной Долине мне попалось чье-то издание «Рабфак на дому». Старший брат Анфим (29 лет, работал лесничим) тогда много выписывал всякой литературы. И я занимался, но что я мог понять с тремя неполными классами? Мне как мог помогал помощник лесничего, 29-летний Корней Харитонович , но толку было мало.
И все-же, все же в августе 1928 года я подал безграмотное заявление в Боровской лесной техникум. Вызвали меня, посмотрели, послушали и сказали, чтобы я еще позанимался. Эта первая попытка поступить хотя-бы куда-нибудь, потерпела поражение. Но не навсегда…
