1917 год

 

Продолжение, начало здесь.

 

Глава первая. Февральская революция.
пока не опубликована…

 

Глава вторая. Возвращение Алексея.

Вскоре после февральской революции, неожиданно пришел брат Алексей. До Петропавловска он ехал поездом, а от Петропавловска до дома шел где пешком, где попутной подводой, а это 260 верст. Вошел в избу он в полдень. Дома были только мать и мы с Леной, отец на работе, Анфим с Санькой уехали за дровами, Таня в школе. Охи да вздохи, слезы матери от радости. То, да сё, его сын Колька слез с полатей и несмело подошел к отцу. Тот одарил его и нас подарками, по две-три конфеты в обертке. Увидев Лену, он удивился, как выросла. Не был дома почти три года. Пришел отец, к вечеру собралась вся семья, пришли дядя Павел, друзья, товарищи, знакомые. Сидели, курили, вели неспешные разговоры. У Алексея на груди блестел георгиевский крест, который он получил за языка.

Конечно, я многое не мог понять, о чем за столом шел разговор. Говорили о том, как мы теперь будем жить, как Россия без царя, что такое временное правительство, о хозяйстве, о том, что будет с нашей станицей. В то время Алексею было 25 лет. Из его рассказов я запомнил, что служил он в первом Сибирском полку, на Кавказском фронте, все бои — с турецкой армией. Алексей не раз участвовал в боях,  хорошо владел пикой и шашкой, умел держать оборону, был на хорошем счету, в атаку шел в числе первых (бои вели в конном строю). Его часто посылали в разведку. У него была еще другая сторона. Он хорошо разбирался в причинах войны. Он чувствовал, наблюдая настроение населения, противостояние казачества и так называемых иногородних у нас — хохлов, что существующий строй чужд народу. На фронте он встретил человека, казака из Кокчетава, который дал кое-какие объяснения в политике царского самодержавия и кому нужна эта война и кто не только сохраняет свою жизнь, но и наживается.

Алексей смекнул, что самое лучшее — это сдаться в плен, но было одно «но». Это то, что противником были турки, которые фанатически ненавидели русских. И было за что, они не забыли 1878 год, освобождение Болгарии от турецкого ига. Сдаваться туркам, значит рисковать попасть на каторгу или даже смерть. Но хорошо подумав. он решил выдать себя не за русского, а за татарина, тем более, что он хорошо знал казахский язык. С этой мыслью он намерено отстал от отряда и пропал без вести. В это легко было поверить — кругом горы, леса, недолго и пропасть или оказаться в руках чеченцев.

Но всё оказалось намного проще, чем он думал, его подобрал мирных турок, один из работников. Тот даже не сообщил об Алексее военным, а взял его в работники. С лета 1916 года он работал у этого помещика и всё это время боялся за свою шкуру, а вдруг придут военные и при внимательной проверке разоблачат его, кто он и откуда. Однажды, в начале зимы, на уборке бахчевых, к Алексею подошел сезонник — калиф и после ничего не значащих слов, сказал ему, чтобы он немедленно уходил от хозяина, а лучше перебрался в Россию. В противном случае быть беде. Кто-то хозяина предупредил, что никакой он не татарин. В ту же ночь он покинул хозяина и с большими трудностями добрался до границы и перешел её. Пока он добрался до Одессы, произошла февральская революция. Каким образом он добрался до родных мест, он никому не говорил, иначе что-то было бы известно.

Возвратившись домой, Алексей повел вольную жизнь. На своего пятилетнего сынишку он не обращал никакого внимания. Мальчик рос под влиянием бабушки и многочисленных дедушек и тетушек. Днями Алексей лежал на печи или на диване в горнице, а вечером уходил к своим дружкам или к солдаткам, благо он вольный человек. От его жены, Мани, не было ни слуху ни духу. Я не могу вспомнить, чтобы он принимал участие в каких-то работах, жил праздно, не прочь был выпить, активно участвовал в драках, был смел ловок и его, не без основания, боялись противники. Но ведь от этого пользы никакой. а вреда — хоть отбавляй. Видимо отец и мать «жалели» его из-за его «страданий» в плену. Особенно мать, он был её любимчиком. Летом 1917 года Алексей женился на Голиковой. с которой прожил полтора года.

 

Глава вторая. Большие перемены.

В жизни нашей станицы после свержения царя и его правительства ничего не изменилось. Атаманом остался тот же Верховод Евдоким Филиппович, муж тетки Акулины, старшей сестры нашего отца. Такая же работа, те же богатые и бедные, в станице стали появляться фронтовики. В это лето меня, восьмилетнего мальчишку, впервые взяли на пашню. Пахали с дядей Павлом, отец был как всегда на работе. Нас было четверо:  Анфим, ему еще не было 18 лет — он за старшего. Санька — 13 лет, Митька, сын дяди Павла — 11 лет и я. Я был главным, так как сидел на лошади, которая впряжена была впереди. За лошадью шли две пары быков, которых погонял Сашка, за плугом шел Анфим. От меня зависело, как я поведу свое войско. А когда нужно было приготовить завтрак или обед, Анфим передавал плуг Саньке, а Митька погонял быков.

Поднимались мы очень рано. Ещё до завтрака мы уже наработаемся, пройдем кругов пять-шесть. Потом Анфим шел готовить завтрак. Сигналом о готовности была жердь с чем-нибудь на верхушке, чаще это была шапка. Быки и лошади распрягались и мы шли завтракать. Еда в поле была самая простая, но вполне сытая и полезная, всегда вдоволь. К весенним работам, да и к сельхозстраде загодя засаливали курдючье сало. С этим салом варился какой-нибудь суп, лапша, галушки, картофеля было вдоволь, и неизменно кислое молоко. Конечно, привозили и сметану, коровье масло, но я не помню, чтобы привозили мясо.  В сенокос и в страду в пищу добавляли овощи. Еда заправлялась сметаной или кислым молоком. Когда сеяли пшеницу в урочище Подсопка, где сейчас каменный карьер, ставили петли, сплетенные из конского волоса или конопли на косачей, которых было великое множество и на которых никто, кроме нас, не охотился. Когда попадался в петлю касач, у нас был праздник.

У нас было два надела. Пшеницу сеяли на Подсопке, а ячмень вправо от дороги на Златополье. Лён сеяли в низине Подсопки. Я хорошо помню свою первую борозду. Расставил Анфим вешки на загоне, это палка с землей, чтобы мне хорошо было видно и говорит: «Смотри вперед хорошо. Вон видишь первую палку за ней вторую, за второй третью и так далее». Я сидел верхом на нашем знаменитом Гнедке. Первую борозду надо было провести прямо, от этого зависело очень многое, в частности отсутствие огрехов. Следуя указаниям Анфима, я повел первую борозду. Борозда получилась такой «прямой», что было удивительно, какая она была кривая. Попало мне не столько от Анфима, сколько от Сашки и Митьки, которые при каждом случае смеялись надо мной. Потом на лошадь сел Санька и борозда получиласа как надо.

Наши соседи.

Наши пашни были расположены от конца каменного карьера до ключа. Это там, где сейчас находится старое кладбище (сейчас оно закрыто, там похоронены моя жена Антонина и муж Кати Борис). Рядом с нами в сторону Щучинска были пашни богачей Платоновских, они тоже Мартемьяновы, только так их называли по умершему Платону Егоровичу, двоюродному брату моего отца. Сеяли они много, не менее тридцати десятин. В хозяйстве было иногда до 8-ми пар рабочих быков, пять-шесть рабочих лошадей, коров и овец было предостаточно. Они землю поднимали в три плуга, два из которых были двухлемешные, сразу же и бороновали, не давая земле высохнуть. Сеяли они, как и мы, и соседи, пшеницу и ячмень.
За ними, ближе к Щучинску, следовали пашни Платона Егоровича, Дмитрия. малыша Фёдора, большого Фёдора. Это были середняки. Дальше были пашни дяди Павла и дяди Фёдора, братьев нашего отца, а дальше уже не нашей родни. Пашни были тем хороши, что были недалеко от дома, всего шесть километров, замечательная родниковая вода, лес, да пастбище за мочежиной. Справа пашни ограждались грядой гор, слева шла дорога на Чебачье, то есть на Дорофеевку, вдоль неё телеграфные столбы на Кокчетав.

Здесь нашими соседями были также Платоновы Фёдор Егорович, Дмитрий Егорович, дядя Павел. Если у нас на Джангаре вместо балагана был опрокинутый рыдван, покрытый соломой, то у Дороговых и у Зенченко балаганы были сделаны из тёса и были установлены на специальные дрожки, могли передвигаться с место на место двумя-тремя парами быков.

В подсопке же у нас балаган был совместно с Платоновыми. Этот балаган был очень удобным, в холодное время в нём горел костер, а в жаркую в нём было прохладно. Сделан он был из дерева и дёрна с отверстием для дыма. Стояли четыре столба, которые вверху скреплялись перекладинами. Со всех сторон, кроме входа, ставились с наклоном одна к другой жерди, которые потом покрывались дёрном. Такой балаган был теплым, не продувался ветром и не пробивался дождями. Такой же балаган на две семьи был у дядьев Павла и Федора.

 

Наша семья увеличилась

Запомнился мне воскресный день августа 1917 года. Время подходило к уборке урожая. Мы уже выехали на Подсочку, и готовились к страде. На воскресенье все взрослые уехали домой. Сашка и Гурка Платонов ушли в горы. Когда старшие уезжали, Яков Платонович, 22-х летний мужчина наказал нам с Лёнькой, братом Гурки, пасти быков. Если они лягут, то надо им мять рога до тех пор, пока они не станут мягкими. Такой наказ мы выполнили старательно, но никак не могли добиться, чтобы рога были мягкие. Ох и посмеялись же над нами Санька с Гуркой, когда вернулись на стан. Назвали нас дураками.
В тот же день, к вечеру приехали Катя с дядей Павлом и привезли нам сладкий пирог и другие печенья. Оказывается наша мать родила сына. Пироги и сладости ели только по праздникам. Братишку назвали Владимиром. С этого времени наша семья состояла из двенадцати человек. Немало труда и забот требовалось, чтобы эту ораву прокормить и одеть. Домой я попал только через неделю. Мать уже хлопотала по хозяйству. Меня познакомили с братишкой, он в это время спал в люльке, мы называли её зыбка, которая висела на толстой пружине, подвешенная к потолку. Я подошел, заглянул внутрь. Там спал, посапывая, маленький крохотный комочек. Ничего особенного в нём не заметил, но что-то родное почувствовал в своей душе. Вошла мать, спросила: «Вот и братишка твой, хороший?» — «Хороший», подтвердил я. — «А зачем он спит днем?», — спросил я. Мать удивленно посмотрела на меня, потом ответила. — «Он же совсем крохотный, ему надо много спать, будет лучше расти. Да и устал он от крика».

Под вечер мы с отцом пошли в баню.- «Ну как, видел братишку?», — спросил отец. — «Очень понравился?» — «Очень», — ответил я и подумал, что взрослым очень нравится, когда им отвечают положительным ответом. Вечером, за ужином, мама кормила Володьку и я украдкой наблюдал, как он сосёт грудь и то открывает, то закрывает голубые глаза. Голова совсем голая, только на затылке, да за ушами светлые волосы. Затем мать положила его в зыбку и стала качать, вверх-вниз, вверх-вниз.

На следующий день утром рано мы с Анфимом уехали на пашню, а через несколько дней в разгар страды, в поле приехала мама с Володькой и в помощь — Катю. Мать была мастерицей жать хлеб, поэтому она не усидела дома. Так у нас началась страда с участием нового человека.

 

Я — школьник

Закончилась уборка хлеба, его обмолотили, выкопана картошка, только осталось срубить капусту. Наконец-то мы, детвора, более или менее свободны. К этому времени отец купил мне букварь-книгу для чтения, тетрадь по арифметике, сумку сшила мать из холста. Но надо сказать, что подготовка к школе проходила как-то вяло. Дело в том, что казачество неохотно отправляло детей в школу, считая, что от учебы мало толку, одни неудобства. Надо ребят использовать по хозяйству, а в школу можно идти с 8 лет, что чистка навоза из-под скота более полезна, чем учеба. Подмести двор, напоить лошадей, попасти быков, сходить за коровами.

Наш же отец был рутенёром. Сам он имел небольшое образование, но своим детям хотел дать его. Я случайно узнал, что он Саньку хотел устроить Омск, в кадетский корпус, но это почему-то не получилось. Скорее всего из-за того, что отец был приказчиком у купца. Теперь эту мысль он носил в отношении меня. При жизни родителей мы, их дети , все хотели учиться, кому исполнилось восемь лет.

Начались занятия с первого октября. Я вместе с Катей, которая ходила во второй класс, пошёл за знаниями в неведомую мне школу. Хотя я и знал, где находится здание школы, ведь туда ходили мои братья и сестры, это для меня было неизвестностью. Здание школы было старое, громоздкое и неуютное, почерневшее от времени и непогоды, построенное где-то в шестидесятых годах прошлого века. Находилось здание на высоком берегу речки. У здания бегали, кричали, боролись, смеялись и орали школьники. Я, сопровождаемый щелчками и щипками, едва пробрался в класс. Помещение состояло из двух, довольно просторных комнат. Здесь я встретил Ефимку Петрова, он наш недалекий сосед. Мы не раз с ним бывали на озере, он был на два года старше меня, тоже из бедных. И все же родители решили его отправить в школу. За чем-то в школу пришел Мишка немтой, сын дяди Николая. Он мой ровестник, он совершенно глух и нем.

Вошла учительница. Высокая чернобровая, лет 26-27-ми, причем дальняя моя родственница — Мартемьянова Анна Михайловна. Она указала мне место справа от входа у окна, причем на первой парте со мной поступили Данчев Ванька, Миронов, он мой одногодок, Пономарёв Санька, этот двумя годами старше, Дорогов Мишка, Лоскутов Сенька, тоже старше меня. Из девушек никого не помню, только впоследствии я узнал, что со мной училась в первом классе Кириллова Тая, моя будущая сватья.

Учился я легко и хорошо, обладал незаурядной зрительнай памятью, особенно на числа. Интересно, что у меня в мозгу был своеобразный строй чисел, который сохранился до сих пор. Числа от нуля до десяти шли снизу вверх, затем они делали поворот вправо, до двадцати, затем почему-то снова поднимались вверх до ста. Это, видимо, давало мне быстро находить ответ на арифметические действия. Например, 8х7 я уже точно знал, где находится ответ.

Старший брат Александр, разница пять лет, был мальчишка дотошный, учился хорошо, себя в обиду не давал, даже обладал организаторскими способностями. Но вот ко мне относился с какой-то ревностью, я бы сказал даже с ненавистью. Он старался меня обидеть, ущипнуть, даже взбучить, высмеять перед товарищами, в чем-то уколоть. Не терпел, если в чем-то я был прав, а он нет. Здесь мне беда.

У нас жил двоюродный брат Антонин, 17-ти летний ученик пятого класса. Это сын дяди Василия, погибшего на войне с японцами. Как-то раз, вечером в его отсутствии, я рассматривал его учебник по анатомии, подошёл Санька и, то ли он, то ли я сказали — «скилет». С тех пор за мной закрепилась кличка Скилет. И надо сказать, что я не обижался на эту кличку, потому что рос маленьким и худеньким.

 

Женитьба Анфима

Ранним осенним вечером в избу вошёл подвыпивший отец. Дома была мать, возилась со своими делами. За столом сидели Антонин и Таня, выполняли уроки. Катя помогала матери, а мы, мелюзга, занимались незатейливыми играми. Отец снял шапку и прошел к матери. — «Знаешь, что я надумал Валя», — говорит. — «Пора Анфима женить, помощницу тебе надо». Антонин, Таня, да и мы на печи стали прислушиваться, что ответит мать. Мать сразу же согласилась с этим предложеием. Действительно, ей нужна была помощница по хозяйству. Семья большая. От пятнадцатилетней Тани, учащейся, настоящей помощи не было, это — во-первых. Во-вторых, Анфиму настало время стать настоящим помощником отца по всем мужским делам. Довольно ему холостяком быть, ходить на вечерки, участвовать в уличных драках, волочиться за девками. А в-третьих, в те времена женились и выходили замуж молодыми в семнадцать, восемнадцать и редко в девятнадцать лет. Сама мать вышла за нашего отца в неполные восемнадцать лет.

— Где Анфим?, — спросил отец, не обращаясь ни к кому конкретно.
— Где-то был здесь, — ответила мать — наверное, у своего друга Моисея.
— Надо позвать его сейчас же. Антонин, сходи, позови его, пусть сейчас же идет домой.

Антонин оставил свои учебники и быстро стал собираться. Видно был рад затее отца.
— Да смотри, не говори ему ничего, — добавил отец.

Антонин ушёл,а отец с матерью стали перебирать девок, которую взять в снохи. Но так как отец знал, что Анфим дружит с Кувычко Мариной, то разговор касался её, хотя отец Марины, Кувычко Фёдор, жил бедно, но это не остановило ни отца, ни мать в выборе невесты. Вскоре пришли Анфим и Антонин. Отец немедленно приступил к делу. Мама больше молчала. Анфим как-то быстро согласился на женитьбу и на выбор невесты. Через два-три дня к Кувычко пошли сваты. Но с Мариной ничего не получилось. Придя домой, отец сказал. — «Не хотят, не надо, другую найдем. Кто у тебя, Анфим, на примете?

Тот подумал и назвал имя: Кириллова Уля.

— Чья же это дочь, не Никанора ли Павловича? — спросила мать.
— Ага, она. — ответил Анфим.

— Ничего дочка, я у Николая её знаю, — добавила мать. И на этом порешили. В числе сватов пошли наши соседи, муж с женой Абрамовы. Первая попытка сватовства оказалась неудачной. Сами родители были согласны на выдачу дочери, но Ульяна была последней дочерью первой жены Никанора Павловича, Евдокии Михайловны. Она осталась сиротой и поэтому мачеха рада была избавиться от 18-летней падчерицы, хотя Ульяна была старшей и любила своего отца и он не хотел расставаться с дочерью. Но ничего не поделаешь, надо подчиниться жене, тем более, если их дочь останется старой девой.

Сватовство не состоялось, потому что Ульяне не понравился наш Анфим. Она мало его знала, хотя жила не так далеко от нас. Вообще-то Анфим был не особо бравого вида, а неё уже был ухажер или кавалер. как у нас говорили. Это тоже Мартемьянов Петр по прозвищу Атлаш. Он был старше Ульяны на семь лет, был ловким танцором и служил у свого родного дяди по отцу, купца Андрея Яковлевича. Во время сватовства он отсутствовал, уехал за товаром в Петропавловск. Его приезда ждала Ульяна. Сватовство повторялось несколько раз, но всё безрезультатно.

Мать с отцом говорили Анфиму. что нужно отказаться от той несговорчивой невесты и послать сватов к другим, у кого есть дочери на выданье. Но Анфим уже был уязвлен несговорчивостью девушки и продолжал попытки. У него был верный товарищ Кириллов Петька, двоюродный брат Ульяны. Ульяна его очень уважала и во всём подчинялась ему. Петька заявил ей: — «Если ты не выйдешь за моего друга, то ты не сестра мне». После этого Ульяна дала согласие на замужество.

Однажды в школе во время перемены ко мне подошла одноклассница, тоненькая румяная девочка в тоненьком платьице и говорит что-то о том, что мы с нею родня, что её родная сестра выходит за моего брата замуж. И вот подготовка к свадьбе и, наконец, сама свадьба. Мы, ребятишки бегали вокруг своего двора, и видим — к нашим воротам подъезжает странная процессия. Бык, запряженный в телегу, а вокруг с песнями пляшут девушки, разряженные, кто во что горазд. На одной вывороченная наизнанку шуба, на другой цыганский наряд, другие в казахском и казачьих костюмах. Это прибыли подруги невесты за мылом, чтобы помыть невесту в бане жениховым мылом. Они вошли в дом, их, конечно ждали. В том же наряде они едут на озеро за водой. Таков был обычай.

Саму свадьбу я помню плохо. Помню, как гости сидели за столом в горнице, пили, ели, плясали, громко разговаривали, играла гармошка. Свадьба проходила несколько дней с 21 ноября…

 

Продолжение.

Все воспоминания В.С.Мартемьянова