Род Мартемьяновых

Из воспоминаний Мартемьянова Василия Семёновича.

(16.02.1909 – 02.08.1995

 

 

Мартемьяновы, именно Щучинские, приехали из Повельска или Саратова, из каких точно мест, никто на этот вопрос ответить не смог. Вспоминается село Никитовка. Надо заметить, что в этом самом Повельске фамилии Мартемьяновых не было. А было так: В числе переселенцев было три двоюродных брата по фамилии Наумовы: Иван, Павел и Мартемьян, вот по их именам и появились эти фамилии. Но говорили все по-мордовски. Старшее поколение, вплоть до сестры Кати в нашей семье, знало мордовский, а я только помню загадку на мордовском: Митя тей, Митя тоу, Митя яки акселоу. Митя туда, Митя сюда, Митя ходит в подпол. Ответ на загадку — веник. После приборки в избе его убирали в подпол, чтобы не мешал.

И вот в их числе был дед Трофим, 1842 года рождения.

Родился я 16 февраля 1909 года. Сколько себя помню, в семье была атмосфера труда и заботы наших родителей, а у них нас было восемь и один внук, это в 1914 году, когда я себя помню. Жили мы в доме, построенном дедом в 1908 году. Дом состоял из кухни, горницы, спальни, сенок и чулана. Дома в то время строили исключительно из бревен с тесовыми крышами, редко дерном, фундаментом служили большие камни по углам и между. Этот дом и сейчас стоит на углу улиц Луначарского и Восьмого Марта. Вокруг дома со стороны улиц отец огородил дом полисадником с кустами и деревьями, в основном березами. С северной стороны — загон для скота, баня и дальше огород. Вход с высокого крыльца в сени и через них в дом. Хорошо помню нашу тесную кухню, печь, полати, вечно снующюю за приготовлением пищи, мать, которая летом успевала сбегать за ягодами или грибами, хотя за грибами чаще ездили на быках. Отец работал продавцом у дальнего родственника, купца Мартемьянова Андрея Яковлевича

В то время хозяйство состояло из двух лошадей по паре быков и коров, около двадцати овец, куры, гуси. Хлеб сеяли десятины три-четыре, пшеница — около пяти, овес, немного льна. Само собой — огород. Урожаи были жидкие, хлеба никогда не хватало, да еще обмен его на соль или лес. Во всех семьях станицы с ранних лет детей приучали к труду. В семь лет меня весной уже брали на пашню, летом на сенокос и уборку хлеба . Весной на посевной меня садили на лошадь, за ней пара быков тащили плуг, а за плугом шел Санька, старший брат, и так целый день. Я старался вести лошадь по борозде, а Санька глубоко пахать. Приходилось боронить бороной с железными или деревянными зубьями, а иногда водить быков при бороновании. Посевная длилась примерно месяц а затем до сенокоса, тоже почти месяц, время было свободное. Иногда приходилось гнать быков на пастбище или съездить с лошадьми в ночное, но это работой не считалось.

Всё почти время на свежем воздухе. В лес за дровами. А однажды с Анфимом были аж за сто верст, за Омском, возили бревна в обмен на хлеб. Поездка длилась 11 дней. Я застал время, когда пшеницу жали серпами. Здесь всегда участвовала мать, которая была мастерицей в этом деле. Я тоже был научен орудовать серпом, даже осталась отметина на мизинце левой руки по неосторожности. Да, труду детей в те трудные годы приучали не напрасно. Это мы запомнили на всю жизнь. Конечно было тяжело, трудно, но очень полезно. Девочки, как правило, тоже не сидели сложа руки. Помогали матери,.занимались с младшими детьми, их было, обычно, много.

Несмотря на некоторые недостатки, в нашей семье не наблюдалось беспричинных слез, уныния, испуга, а больше было радости, чем скуки. Часто Таня, старшая сестра, школьница второй ступени, вместе с подружками устраивали в доме ералаш, иногда вместе с нами, малышами. В октябре 17-го года я пошел в первый класс. Мне шел девятый год и я знал все буквы и свободно мог читать. Увлекался рисованием, правда плохо выговаривал согласные: дорога — торога и т.д. Никаких обязательств по моему обучению не было . Все зависело от настроения, желания и возможности. Даже середняки и кулаки ограничивали учебу детей четырьмя классами.

Старшие братья Алексей, Анфим, Александр окончили по пять классов, сестра Таня (1902 г.р.) все же окончила семь классов. Катя — два, а младшие Иван и Лена — ни одного. Во многом помешала, конечно, Гражданская война, 1917 год. Этот год был полон событий. Революция (февральская) почти не изменила порядки в нашей станице. Помню, как родители и старшие дети ходили на собрание, на котором озвучили отречение царя, как обсуждали, как будем жить без царя, оптимизм отца, что все будет хорошо, что в школе отменят Закон Божий и заставят убрать портреты царя.

В школе я учился легко. Учительница, Анна Михайловна Мартемьянова, четыреродная сестра хвалила меня. Октябрьская революция запомнилась тем, что в школе на стене не стало иконы и не было больше закона божьего. Появились новые слова «коммунисты», «большевики», «анархисты», «безбожники», «божья кара» и многие другие. В марте 1917 года из турецкого плена вернулся старший брат Алексей, который считался без вести пропавшим. Воевал он на турецком фронте, заслужил Георгия и сдался в плен добровольно. Жена Мария жила в Омске, замужем, сын Колька жил у нас. В ноябре этого же года женился второй брат, 18-ти летний Анфим. Взял в жены ровесницу Кириллову Ульяну ( т. Юня). Её отец, Никанор Павлович, был знаменитым рыбаком и охотником.

Вот и расширился круг родни, появились сваты.

Зима 1917-18 года прошла без особых событий. В эту зиму стали возвращаться фронтовики из бывшей царской войны. Вернулся наш дядя Николай, младший брат отца. Вернулись Мартемьяновы Николай Платонович и Федор Егорович. Зенченко Петр Васильевич, мой крестный отец. За ним была младшая дочь нашего деда Трофима. Помню, зимним вечером к нам в избу вошёл в серой шинели молодой, стройный, румяный мужчина. Это был мой крестный. Поздоровался со всеми, прошел в передний угол, особо поздоровался со мной, подарил всем подарки, и дал, кроме всех, мне бумажный рубль. Потом все ушли в горницу, где была устроена встреча.

В тот или другой вечер дядя Николай, будучи пьян, всадил вилку в лопатку Петру Зенченко. Удар был не очень сильный и вскользь. Ссора произошла из-за царя. Все это было интересно и занятно. Пришёл с фронта и гвардеец Иван, сын Матрены, старшей сестры матери. Советская власть просуществовала до весны 1918 года.

Посевную этого года мы провели со сватом, Николаем Павловичем Кирилловым. Летом у Анфима родился сын, которого назвали Борис, но вскоре умер — закормили младенца клубникой молодежь.

1920 год кончился для нашей семьи трагически. В декабре умерла наша мать Варвара Филипповна. Прожила она почти день в день 47 лет (1873-1920). Умерла тихо, спокойно на ларе — койке за занавеской. Мне в ту пору было без двух месяцев 12 лет. После смерти матери в доме стало тихо и пусто. Приутихли наши мирные игры и шалости, громкие разговоры, и, казалось, что семья, состоящая из 10 человек, стала совсем маленькой. А было нас, кроме 48-летнего отца и 21- летней Ульяны (Анфима взяли на действительную), еще 8 человек — семеро нас, братьев и сестер, и 8-ми летний Колька, сын Алексея.

Сколько себя помню, родители, как и вся станица, встречали Новый год 14 января, а Рождество 7 января. Вечером каждого Рождества мать готовила кутью — постная рисовая каша, немного подслащенная сахаром с добавлением изюма и урюка, понемногу. До этого, утром мы ходили по родне и близким, посевали и прославляли Христа. Теперь же не было и этого. А в станице начали происхосдить странные вещи. Началось со звона колокола в церкви, потом пропал отец, потом — Таня (в то время она была комсомолкой). В верхах проходили не совсем понятные разборки, перестановки и перетасовки.

Посевная прошла более или менее благополучно, благо были и семена, и необходимый инвентарь. И тут нам с Санькой сообщили, что наш отец женится. Известие это нас сильно огорчило. Анфим с Ульяной сразу ушли от нас, а нас, детей, стало на двоих больше и дом стал каким-то чужим. Отец ушел с работы продавца и занялся рыбалкой. Рыба в то лето шла хорошо. Мы с Санькой вскоре уехали на сенокос, но тут начались дожди целую неделю, а потом уборка урожая. Какая там уборка? В общем, всё в нашей семье пошло наперекосяк.

Началась зима и вступили мы в нее очень плохо. Заранее надо было готовить корма, дрова, а что мы с Санькой наготовим! Александру было 18 лет, Кате -16, мне — 13. В эту зиму приступили к массовому убою скота, овец, гусей. Отец редко находил работу, мачеха   -бездействовала, мы донашивали то, что ещё недавно было приобретено, сшито, связано матерью. И вот сразу после Нового Года ушла от нас мачеха. Забрав своих детей и что у нее было, поняв, что каши с нами не сваришь. Отец попросил ее убраться. В доме сразу стало светлее, но не совсем в том смысле, что кроме немного мяса коров, да 20 овец, у нас ничего не осталось. Очень мало осталось муки, картофеля. Ни капусты, ни грибов заготовлено не было, куда-то делись две выделанные овечьи шкуры, клубки ниток. Как просчитался наш отец, приведя эту непутевую и не чистую на руку женщину. Она заранее тащила себе и своей родне про запас. Отец вынужден был перейти на паёк. Мы стали получать хлеб порционно.

Вот так наша семья вступила в 1922 год. Но надо было жить дальше.

Из событий этого года. Весной появился Алексей- прокоммунист. Сразу включился в работу по борьбе басмачами (а это были наши щучане). Постреляли, побегали, Алексея ранили, правда легко и всё на время успокоилось. Отец поменял дом, в придачу получили пару коров, овец, несколько пудов пшеницы, но новый дом не радовал, хоть и пятистенник, но кроме огромной горницы и кухни с огромной печкой ничего нет. Катя батрачит у родственников, Таня — по хозяйству. Александр уже на призыве в армию, отец мечется по поискам работы.

Наступил 1923 год. Ничего нового в нашей семье не произошло . Почему-то отец ни газу не ездил на рыбалку. Теперь наша семья состояла из 9 человек: отец, Александр, Лена, Иван, я, Анфим с женой и Алексей с женой.

Питались, как говорят, из одного котла. Володя умер еще в прошлом году. Летом был убит комсомолец из Дорофеевки Чеботарев Петр. Из-за этого многие держали при себе или дома оружие, в том числе и Алексей. Как сейчас помню, стояла у на за голандкой винтовка.

Настало время ехать полоть хлеб. Запрягли свою пару рогатых в рыдван, взяли кое-какие продукты втроем — я, Иван и Александр. Посев был где-то в Карашилике.

Поселились в круглом, покрытом дерном, балагане. Днем выходили на прополку, дергали колючий осот и крутой молочай. Полоть было трудно, руки вскоре покрылись зеленым налетом, исцарапаны, хотелось искупаться. Александр не давал нам с Ванькой покоя, требовал работы, а я все время думал — когда за нами приедет отец? Дней через пять-шесть, готовясь ко сну, мы услышали шум-гам таратайки. Это был двоюродный брат Митрофан. Нас срочно требовали домой — наш отец застрелился.

И вот мы дома. Вокруг гроба собрались братья — Павел и Николай, сестры — Акулина, Харитина и Устина. Двоюродные, троюродные братья и сестры, соседи, знакомые. В шкатулке нашли записку, в которой отец, в своем самоубийстве никого, кроме себя не винил. Советскую Власть просил позаботиться о детях и хоронить без попа. Все так и сделали. Таня уехала на Урал. Во время сенокоса из Кокчетава приехала комиссия по поводу вскрытия могилы отца на предмет установки причин его смерти. Кому-то хотелось найти виноватого. Все, конечно, подтвердилось — самоубийство.

Вот так на 52-году отец покинул нас. Думаю, что он сделал это не в своем уме, ведь он для того времени был передовой человек, нас, детей никогда не обижал, с матерью жили душа в душу, Советскую власть уважал, да и грамотный, и старался выучить нас.

Пошли обычные работы и заботы, я в то время, пристрастился к чтению. Записался в библиотеку. Анфим приносил газеты. Ванька в 12 лет пошел в школу, но не сложилось — провалился под лед. Школа была за речкой. У Анфима с Улей родился сын, Борис. Наступил 1924 год. И вот, придя с работы, Анфим сообщил, что умер Ленин. О Ленине я много читал, да и в семье у нас к нему относились нормально. Анфим и Алексей были коммунистами, Таня -комсомолка.

Потихоньку все налаживалось, еды только было маловато да одежонка вконец износилась. А так, работа, уход за скотиной, посевная, прополка, уборка урожая, заготовка грибов, ягод, рыбалка, правда рыболовные снасти отца куда-то исчезли. Второго июня 1926 года мы с Санькой, закончив боронить, легли спать, а утром выпал снег. 3 июня — снег, вот чудеса! Осенью 26 года мы переехали жить на кордон. К этому времени Анфим работал в лесничестве бухгалтером.. В хозяйстве были пара быков, две лошади, с десяток овец, куры, гуси . Семья же состояла из 8 человек: Анфим с Улей — по 27 лет, Александр — 22 года, Кате — 20 лет, мне — 17 лет, Ивану — 15, Лене — 13, Борису — 3 года и Юрка — 3 месяца. Жили дружно. Осенью проводили Александра в Армию, урожай выдался плохой, зато сена накосили хорошо и убрали вовремя.

К 1928 году я почувствовал себя здоровым и сильным, Тогда же познакомился с мужем Кати — Немилостевым Борисом, На заготовке дров. Вскоре мы с ним организовали заготовку смолы-подсочка и получили, и сдали несколько пудов. В это же время Анфим купил сепаратор, тоже новость. В то время масло стоило 40- 90 копеек, баранина — 75 копеек за килограмм. Анфим, работая на службе, получал 45 рублей в месяц. С Армии пришел Александр и поступил учится в Петропавловск, а Бориса Корнеевича забрали в Армию.

1937-39 год
Тревожное было время. Были покалечены судьбы многих и многих людей, людей ни в чем не повинных. Большинство были ошеломлены, растеряны событиями, которые происходили внутри нашей Родины. В печати и по радио сообщались всё новые и новые разоблачения врагов народа. Врагов не тех, кто были остатками бывших дворян, офицеров и генералов, кулаков и подкулачников, остатков банд, оппозиционеров, правых и левых, троцкистов и многочисленных недобитков, а тех новых врагов, выходцев из рабочих, колхозников, трудовой интеллигенции, командиров Красной Армии, коммунистов, боровшихся за Советскую Власть, первых комсомольцев,директоров фабрик и заводов, начальников шахт, руководителей советских и партийных органов.
Как можно было совместить этих передовых, активных борцов за новое с врагами народа? Может и были они недалекими, неустойчивыми элементами, испугавшимися трудностей, но их было очень мало. В конце 1936 года мы восхищались присвоением звания маршалов крупным военначальникам, в 1937 году они были уже репрессированы как враги народа, Кому они мешали? Кто видел в них свою опасность? Эти вопросы и им подобные вставали перед нами в то смутное время.

Сидели мы как-то с Сафроном Павловичем в Карабаше, мужем Татьяны и радио вдруг замолчало.

— Вот и Рындин — враг народа, = сказал Сафрон Павлович, а Рындин был первым секретарем Челябинского обкома партии, курировал радиовещание и радиостанция, названная его именем РВ-72 была закрыта. В Карабаше мы с Тоней жили у моей сестры Татьяны и её муж, Поносов Сафрон Павлович — начальник одной из шахт Ворошиловского рудника, участник ком.движения на Урале, член компартии.

На своей родине, в Щучинске, я не был с лета 1935 года. А вообще в Карабаше с 1932 года. Три года учебы в рабфаке, работа в ФЗО и в вечерней школе. И вот лето 1938 года, забрав годовалую дочку Риту, мы с Тоней поехали в Щучинск. На родине я узнал, что многие из щучан оказались в числе врагов народа. Слепышев Константин — один из первых комсомольцев. После армии работал на руководящей работе. В 32 году мне с ним пришлось работать в Вознесеновке, он — партийного, я — комсомольского куста. Потом Слепышев работал секретарем Щучинского РК КПК(б), потом Североказахстанского. Петров Борис, сын бедной вдовы, был избран председателем Щучинского райпотребсоюза. Петров Иван, Игнатий Кириллов, Дорогов Петро, Ларионов Павел и многие, многие другие.

Мне, как и другим щучанам, не верилось о вредительской деятельности этих людей.  Значит, думал я, и на Урале то же самое. Было тревожное время, ходили слухи о войне, о тайных планах Гитлера. В то же время в печати, по радио выступали ответственные лица: «Нам нечего бояться, наша Красная Армия под руководством великого Сталина сильна и непобедима». Мелькали фамилии Чемберлена и других буржуазных деятелей.

Летом 1939 года мы окончательно переехали в Щучинск. До 15 августа мы жили у брата Анфима, отдыхали. Там же в отпуске были Александр с семьей и сын дяди Павла Митрофан из Ленинграда. Мы с ним не виделись 11 лет. В 1926 году он призвался в армию, отслужил 2 года , там же работал на заводе, женился, вступил в партию. В честь его приезда собралась вся наша семья, чего раньше никогда не было. Дядя Павел устроил пикник в лесу на поляне, зарезал барана. В эти дни я последний раз виделся с Митрофаном и его братьями Антонином и Василием. Надо было искать работу. Александр уехал к себе, в Макинку, преподавать физику и математику 6-7 классов, но я собирался устроиться в Щучинске.

25 июля у нас родился сын Анатолий. У нас уже был Анатолий, но умер в 37 году от минингита — простуда. У нас еще была дочка Рита, родилась в Карабаше и умерла от дизентерии. Так что Анатолий был уже третьим ребенком. На работу я устроился в Степнякской средней школе. Коллектив — 90 преподавателей очень грамотных с большим стажем: Ремезова, Садовская ,Черноволенко, Левченко, Кармаева, Казматова и многие другие, так что было у кого поучиться. Степняк был на особом счету и работники получали прибавку к зарплате. Тоня не работала, да и нужды в этом не было , правда дет.яслей тоже не было. Так что 1939-40 года мы прожили хорошо, Омрачала только угроза фашизма. Еще в 1931 году меня признали непригодным к военной службе, но заставили окончить курсы шоферов и я был оставлен до особого распоряжения.

И вот наступило лето 1941 года. Война нас застала в Щучинске, в отпуске. Срочно вернувшись в Степняк, мы включились в работу по помощи в победе. Всех годных к войне мужчин мобилизовали, меня тоже вызвали в военкомат и заставили срочно пройти курсы по противовоздушной обороне. Речь Сталина 3 июля вселили в нас и моих близких уверенность в победе.

Август на исходе. Положение на фронте все хуже и хуже. На душе скверно, продукты в магазинах пропадают. Съездил в Щучинск, посидели с Анфимом за бутылочкой красненького. Он старше меня почти на 10 лет и образование у него неполных пять классов, разбирается в политике, конечно, лучше меня. Он говорит: Ты помнишь 37-е годы, когда вся наша армия была обезглавлена, вот поэтому война будет тяжелой и продолжительной. Многие щучане проводили своих мужей и сыновей на фронт, ушел и Борис Корнеевич, забрали и Бориса Анфимыча, он только что окончил среднюю школу.

Стали прибывать эвакуированные, стали собирать им теплые вещи, а у нас самих не густо. Посовещавшись с Тоней, мы решили ехать поближе к Щучинску. РОНО предложили Златополье и собрав свой скарб в одну телегу, мы на третий день прибыли на место. Ночевали в Котуркуле и в Щучинске.

22 октября я прибыл в Златополье, Директор школы, Тишко Трифон Илларионович 41-го года хорошо знал Антонина (сына дяди Павла), вместе учились, и Анфима. Зашел я и в контору к председателю Дегтяреву Евсею Ефимовичу, решили переезд семьи, квартиры и другие вопросы. К вечеру того же дня я ушел в Щучинск и на следующий день мы переехали. Коллектив школы состоял из 8 человек. Все, кроме меня и Тишко, были молодые девушки, две из них эвакуированные. За мукой, пайком, ездили в Щучинск, от колхоза была оказана помощь молоком, картошку покупали у соседей, за мясными ездили на базар в Щучинск. В общем эту зиму жили мы совсем неплохо, да и колхоз этого села был зажиточным.

В декабре пришла, наконец, радостная весть — разгром немцев под Москвой, а уже в марте Тишко срочно забрали на фронт, и как в воду канул. А на меня тут же пришел приказ — приступить к обязанностям директора школы. 24 апреля мне пришла повестка — собираться и прибыть в военкомат. Заехали, как всегда, к Анфиму,  пришел дядя Павел, у него к тому времени погиб сын Григорий на Хасане, а от Митрофана — ленинградца и младшего Василия никаких известий не было. Здесь Анфим мне сказал, что партию нашего призыва направляют не на фронт, а в Караганду, в трудармию.

25 апреля, нас, призванных со всего Щучинского района, посадили в пассажирский вагон и повезли в Караганду. В поезде были златопольские, котуркульские, ковальские, из Пашенки, да и некоторые, другие. Всю дорогу ехали молча, занятые своими думами. Через 40 часов мы прибыли на ст. Караганда. Встречал нас представитель управления новых шахт (УПШ) некто Шурко. Он попросил нас выйти из вагона и построится. По списку нас оказалось сорок человек. Потом мы сели на грузовой поезд и поехали в Новую Караганду. Потом снова контора, столовая, баня и, наконец, общежитие, которое оказалось вполне сносным.

Утром, после умывания и вытирания «казённым» полотенцем, позавтракав остатками своих припасов, мы отправились в Управление. Там нас распределили, рассортировали по группам, в первую очередь — на земле или под землей. И, странное дело, у кого-то неимоверно сильно заболела голова, у другого что-то не в порядке с животом, И так кое-кому удалось избежать трудовой повинности. Мне довелось работать в забое с переселенцем из России моим ровесником Кирилловым Петром, тоже семейным. Он работал отбойным молотком, а я грузил и отвозил на тачке уголь.

Однажды порода рухнула и нас с ним завалило. Хорошо, помогли рабочие из соседнего забоя, вызволили. Из дома тоже мало было хороших вестей. Крым и Кавказ под угрозой, Севастополь в окружении, Ленинград в блокаде, Тоня с детьми Толей и Валерой переехали к родителям в Щучинск. Но у нас на работе и в быту условия были для того времени просто хорошие. Благодаря руководству УНШ и его начальнику 36-летнему Маслову Серафиму Николаевичу, в общежитии был всегда полный порядок. Постельное белье менялось три раза в месяц, баня была каждую неделю, разрешили готовить пищу в общежитии. Разрешалось посылать посылки домой, посещения близких. Работали в три смены. Работа была трудной, но всячески поощрялась. За хороший труд даже домой съездить не возбранялось.

Через некоторое время нас с напарником почему-то разъединили. Его оставили в 55-й, где часто происходили обвалы, а меня перевели в 44-ю. И вскоре он погиб — завалил очередной обвал .Так я лишился своего наставника и друга Кириллова Петра, После нескольких заявлений и просьб мне дали разрешение на поездку домой в Щучинск. Семья жила у тёщи, Матрены, здесь же жила Катя с тремя детьми и ещё две девушки. В эти дни я помог накосить сена Ульяне и тетке Феклуше, потом мы перебрали свое барахло и на тележке пошли в Златополье, чтобы обменять его на пшеницу. Обмен произошел удачно, домой привезли пудов семь добротной пшеницы. Там, в Златополье я узнал, что Тишко пропал без вести, а жена его умерла. Бывшая наша хозяйка получила на мужа похоронку, да и не только она.

Были письма от Анфима, жив пока, и от сына его, Бориса, на лечении в Новоси после ранения. Возвратился в Караганду, все по-прежнему. Приближалась зима, и вот, наконец, важное сообщение с фронта — наши войска с ноября пошли в наступление, а меня на три месяца перевели табельщиком, для отдыха что-ли, что мне не понравилось — следить за рабочими. В марте 1943 года я вернулся в шахту.

А тут ещё задумал перевезти свою семью к себе, в Караганду. Но это оказалось не так просто. Кроме всяких согласований, даже поездка вместе с семьей в одном вагоне требует множество согласований — чудеса! В сентябре 43-го вызвали меня к начальнику УНШ и предложили, в форме приказа, должность кассира в Управлении шахт. Работа, конечно, не пыльная, но уже в декабре в Управлении появилась очередная врачебная комиссия и я оказался годен в армии к нестроевой службе. Работал бы в забое — на фронт бы не взяли. Документы на переезд семьи были готовы, Тоня с детьми приехала ко мне в Караганду, а меня забирают на фронт. К тому же при переезде пропал наш багаж, старинный сундук, приданное Тони.

В начале января 44-го года Тоня проводила меня. И вот мы поехали. Путь лежал через Боровое, Петропавловск. Под Петропавловском мы попали в лагерь переподготовки к военным действиям к фронту. Занимались мы на свежем воздухе у берега Ишима в местечке Борок. Занятия проходили ни шатко, ни валко, были ещё в своей гражданской одежде. Продолжалось это до начала февраля. Наконец пришел приказ и нас переодели в военную форму, хорошо накормили (до этого еда была — не очень) и мы поехали… в Муром.

В Борках я получил сразу два письма от Тони и которых узнал, что два Бориса, сын Анфима и Катин — воюют, а на Урале от перенапряжения умер муж сестры Тани, Сафрон Павлович, оставив её с тремя детьми — Римма, Ида и Виля (Владимир Ильич Ленин). Ему было 60 лет.

Нас опять хорошо покормили и отправили строевым шагом через лес и перелески в путь. к казармам, Там пробыли два-три дня, за это время мы сходили в Муром, в баню. И снова вокзал, вагон и снова в путь Теперь опять не на фронт, а в Тулу. Дорогой я узнал, что получил звание сержант. За что, зачем? Я ведь даже не служил в армии и не знаю, не видел всю эту кухню взаимоотношений и команд. В пути ночью вдруг поезд остановился, нас вывели из вагонов, построили, обыскали . Да, да, обыскали, Мы — в недоумении, посадили в поезд и поехали дальше.

Почти в каждом из городов наш состав пополнялся новыми людьми в основном из госпиталей. Мы, конечно, интересовались, как там, на фронте. И вот 10 мая после стольких переездов нас — это более 30 человек — определили в учебный танковый батальон. Разместили в землянках с двух-ярусными нарами с проходом посредине, здесь же проводили занятия по теории, питались в столовой. Из нас должны быль подготовлены шофера и водители американских бронетранспортеров БТР. Этот набор был первым. Самих машин ещё не было, они были в пути. Курсы рассчитаны на три месяца.

Экипаж машины состоял из 8 человек: командира, водителя, радиста, двух пулеметчиков и трех автоматчиков. Пулеметчики располагались по бокам машины под защитой брони спереди и с боков, автоматчики были сзади в кузове. Машина двухосная на резиновом ходу, от дождя был предусмотрен тент, Пока не было БТР-ов, обучение проходили на наших полуторках. Мне всё давалось намного легче, ведь я же проходил курсы шоферов. Кроме основных занятий была и строевая. По окончании учебы 5-6 августа мне было присвоено звание сержанта и командира БТР.

Пока разбирались, куда нас направить, я заболел ангиной, да так сильно, что попал в госпиталь. После выписки, наконец, получил сразу два письма из дома, всё это время они догоняли меня. Вести были не радостные. От  дизентерии умер 3-х летний сын Валера, родился сын Виктор 26 мая. Тоня так же работала счетоводом в УНШ, как она успевала? 20 августа пришел приказ или требование на командиров БТР. Всё, кончился курорт, за семь месяцев я где только не был, чему только не учился, пришла пора отдавать долги.

Попал я в гвардейский полк под командованием полковника Шаргородского. Погрузились с машинами на поезд и поехали. Путь был таков: Суходол — Алексин — Калуга — Брянск — Унега — Гомель — Киев — Тетерев — Житомир — Ковель — Хельм — Люблин. В Люблине мы сгрузились. Весь состав полка пошел на запад. Вспоминая наш путь — всюду разруха — что сотворила эта хваленая немецко-нацистская раса, порушено всё, что создавалось народным трудом годами и десятилетиями: города, мосты, клубы, школы, церкви, сады и парки. Разрушено сознательно, расчетливо, на полное уничтожение с применением средств, которые изобрел человек.

 

Далее записи не разборчивы…

Полк с боями дошел до Берлина и даже дальше, до Бранденбурга, где и встретили победу…

 

Все воспоминания В.С.Мартемьянова